9 декабря, 2011

Большая Кавказская война (20)

Продолжение. Начало в № 5 за 2008 г.

Войска, оставленные Гудовичем на левом берегу Арпачая, в Шурагельской области, сильно нуждались в продолжительном отдыхе. Большой некомплект людей, расстроенная материальная часть, натруженные руки молодых солдат, из которых состояла перед войной большая половина 20-й дивизии, – все это вынуждало главнокомандующего воспользоваться предстоящим зимним периодом для приведения своих войск в порядок. В этом отношении весьма большое значение приобретал вопрос о выборе более удобных зимних квартир. Но затянувшиеся переговоры с Турцией о мире не позволяли убрать все наши силы с ее границ в Грузию. Поэтому главнокомандующий, оставив в Бамбакской области (у Гумр и Амамлов) в виде заслона против турок отряд Несветаева из трех полков: Саратовского, Тифлисского и казачьего, остальные войска перевел к Тифлису. Отряд Небольсина из полков Троицкого, 17-го егерского и двух казачьих расположен был по-прежнему заслоном против Персии – на Тертере. Белевский же полк оставался у Кутаиса и в Редут-Кале.

Сосредоточив таким образом главные силы к Тифлису и выставив авангарды, как сказано, к Елисаветполю, Гумрам, и Кутаису, главнокомандующий собирался покойно провести наступавшую зиму и посвятить ее устройству 20-й дивизии.

Но продолжительный отдых не был, по-видимому, уделом славных кавказских войск. Среди зимы в Тифлисе получили сведения, что имеретинский царь Соломон вошел в тайные сношения с Селим-пашой ахалцихским и спешно собрал свои ополчения. Сведения об этом подтвердились и официальным донесением командовавшего в Имеретии войсками генерала Рыкгофа.

Желая поддержать расположенные в Кутаисе части Белевского полка, главнокомандующий немедленно двинул к Суражу батальон егерского полка с одним орудием и занял двумя ротами гренадер посты на границах Имеретии.

Меры эти произвели на мятежного царя Соломона столь внушительное действие, что уже 8 февраля 1808 г. Гудович доносил государю: «Получил рапорт полковника Тарасова, что царь Соломон вдруг переменил образ своих мыслей, прислав к нему князя Зураба Церетели с объяснением, что он оставляет всю недоверчивость и недоброжелательство против России, обещает со всеми своими подвластными быть верным подданным Вашего Императорского Величества и делать нужные пособия для войск во всех требованиях».

Внутренняя смута была, таким образом, заглушена в самом начале. Но на сцену снова выступал давнишний призрак открытого разлада с Персией. Более года тянулись уже переговоры с Баба-ханом о мире, не приводя ни к каким положительным результатам. Правда, Арпачайское сражение не осталось без влияния и на персидского шаха, поспешившего поздравить Гудовича с победой и приславшего ему в подарок редкого верхового коня с богатым восточным убором. Однако в это же самое время войска эриванского хана стояли в полной готовности всего в 12 верстах от поля сражения.

Прибыв в Тифлис с театра турецкой войны, Гудович снова возобновил на прежних условиях переговоры с Персией о мире, для чего тогда же послан был им к Аббас-мирзе подполковник Вреде. Но персидское правительство, находившееся под влиянием французских агентов, предлагало заключить «перемирие на год с тем, чтобы самый трактат о мире постановить в Париже при посредничестве императора Наполеона. Конечно, Гудович решительно отклонил таковое предложение и начал готовиться к возможному разрыву с Персией, тем более что сведения, полученные со стороны Аракса, с каждым днем приобретали все более и более тревожный характер. Доносили, что в Эривани делаются большие приготовления и что туда отправлено из Персии 10 тысяч войск под начальством Гассана, брата эриванского хана, что сам Баба-хан с 15 тысячами выступил в Султанию и что в Тавризе французские инструкторы деятельно готовят 6 батальонов регулярной пехоты и 5 тысяч конницы.

Все эти сведения не оставляли никакого сомнения во враждебных нам намерениях персиян, почему Гудович, предписав начальникам своих авангардов – Небольсину и Несветаеву – крайнюю осторожность, сам с главными силами выступил 14 мая к Соганлугу, «как такому месту, откуда лежат все дороги к турецким и персидским границам, дабы быть в совершенной готовности двинуться туда, где будет настоятельная надобность».

Выдвигаясь к Соганлугу, Гудович едва ли имел главной целью занять тем самым более выгодное положение, так как Соганлуг, лежавший всего в 12 верстах от Тифлиса и составляющий как бы предместье последнего, конечно, не мог заметно приблизить Гудовича к границам Персии или Турции. Скорее в этом сказывалось желание сбором и сосредоточением своих сил подействовать на персиян, несомненно, зорко следивших за всем, что происходило в наших пределах.

Главные силы, сосредоточившиеся к Соганлугу под начальством самого фельдмаршала, состояли из Херсонского полка, батальона Кавказского гренадерского, двух батальонов 15-го егерского, Донского казачьего и Нарвского драгунского полков. 18 мая прибыл сюда Борисоглебский драгунский полк, с высочайшего разрешения вытребованный главнокомандующим на усиление своих войск из состава 19-й дивизии. Полк этот прибыл в столь плачевном состоянии, что Гудович по этому поводу даже писал военному министру: «В Борисоглебском драгунском полку лошади в худом состоянии от неприлежного за ним присмотра и от переходов самовольных и не по маршруту, касательно до ссадин, то оныя могли произойти как от худобы лошадей и неприсмотра, так и от того, что потники малы… принятые из комиссариата таковые перед самым выступлением его в поход… лошади до такой были доведены худобы и столько много было с ссадинами, что беспрерывно падали».

Такое состояние Борисоглебского драгунского полка обращало его только в обузу отряду, для усиления которого он был вызван с линии. Нелегок, конечно, был этот поход, но полк все же мог прибыть в лучшем порядке. Пять лет назад при тех же условиях, в такое же время года с Кавказской линии пришли в Тифлис нарвские драгуны в столь блестящем состоянии, что Цицианов, этот строгий судья воинского порядка, не находил слов достаточно нахвалиться ими, уверенно доносил: «Буде нужда настояла бы в движении, то тог бы полк сей предпринять и дальнейшие походы, не подвергаясь опасности довести лошадей до худобы».

Полк этот приведен был Портнягиным. Лихой боец Ганжи, Ахалкалака и Эривани показал себя тогда и отменным администратором, до мелочей заботливым командиром. Теперь, перед началом второго уже для Портнягина похода в Эривань для него выпала грустная обязанность заменить по командованию бамбакским авангардом своего ратного товарища – Несветаева. Желчная горячка безвременно свела в могилу «горского генерала», и 17 июня в Караклисе не стало «храбрейшего из храбрых», сподвижника Цицианова, героя Гумр и Арпачая. Велика была утрата эта для кавказских войск, но еще тяжелее было любимому детищу Несветаева – Саратовскому полку на веки расстаться со своим отцом-командиром.

Простой, бескорыстный, ограничивающий личные потребности лишь самым необходимым, Несветаев все, что имел, обращал на помощь солдатам и бедным офицерам. Последние всегда были обмундированы и снабжаемы всем нужным за его счет. При этом он был настолько тактичен и деликатен, что умел обходить острые стороны благодеяний. Все давалось им только взаймы и даже записывалось в долговую книгу. Но затем в возврате от офицеров уже никто ничего и никогда не требовал. Когда же должник по какому-либо случаю выбывал из полка, Несветаев своей рукой вычеркивал в книге долг и, прощаясь, говорил тогда: «Христос с тобой! Прощай, братец, не поминай нас лихом, а мы с тобой совсем квиты».

Фото: Сергей КОРЕЦ

Глубоко религиозный, во всем полагавшийся на волю Всевышнего, Несветаев укоренял это могучее чувство и в сердцах своих подчиненных. В отряде его перед всяким сражением громко читались пред фронтом молитва «Отче наш» и псалмы: «Живый в помощи Вышняго» и «Да воскреснет Бог». Каждого солдата, поступавшего в Саратовский полк, Несветаев собственноручно снабжал особой ладанкой с зашитым в ней рукописным псалмом: «Живый в помощи Вышняго», строго наказывая носить эту ладанку на кресте и ни в коем случае не расставаться с ней. Враг сухой формалистики, Несветаев, однако, не терпел упущений в службе, что еще больше привязывало к нему сердца его подчиненных. Можно ли после этого представить себе такой подвиг, на который беззаветно не пошли бы саратовцы за своим командиром? И такого-то начальника в самую нужную минуту лишились слабые числом войска Гудовича!

«За умертвением минувшего июня 17-го числа генерал-майора Несветаева, который был бригадным командиром и содержал Бамбакский пост, отрядил я туда генерал-майора Портнягина». Так доносил государю о тяжелой потере, понесенной кавказскими войсками тот, кто обязан был Несветаеву своим фельдмаршальским жезлом…

Целый месяц простоял Гудович в Соганлуге, все еще надеясь на благополучное окончание переговоров с Персией. Но 15 июня было получено известие, что Гусcейн-Кули-хан эриванский передвинул свои войска к урочищу Абарань, находившемуся всего в 40 верстах от нашей границы. Это обстоятельство уже не оставляло никакого сомнения в том, что персияне деятельно подготавливаются ознаменовать прекращение переговоров вторжением в наши пределы. Желая воспрепятствовать этому, главнокомандующий решил приблизиться сам к границам Персии, для чего 9 июля выступил из Соганлуга в Бамбакскую провинцию, послав в то же время Небольсину приказание: «Буде персияне не согласятся на требование фельдмаршала, то со вверенным ему отрядом выступить по дороге к Нахичевани и сколько можно стараться приблизиться к границам онаго».

Этой диверсией имелось в виду повлиять на уступчивость персиян. Но главнокомандующий, продолжая настаивать на требованиях, предъявленных им Персии еще в самом начале переговоров, не был достаточно осведомлен, насколько готово правительство наше выказать в этом вопросе необходимую твердость. Недоразумения эти, однако, вскоре были рассеяны высочайшим повелением, коим государь император, весьма довольный категорическим отказом Гудовича на предложение Персии заключить мир при посредничестве Наполеона, представлял фельдмаршалу полную свободу действий. «Я поспешаю, – говорилось в этом повелении, – изъявить вам полное Мое одобрение поступка вашего оказания несогласия на сделанные вам со стороны персидского правительства предложения заключить перемирие на год… и если бы персияне вынудили вас к принятию оружия, Я предоставляю вашему соображению как время начала военных действий, так и производство оных, смотря по обстоятельствам».

Монаршее доверие, облекавшее Гудовича широкими полномочиями, придало планам его столь энергичный характер, что фельдмаршал решил немедленно силой взять то, что персияне не желали уступить нам добровольно. С этой целью Гудович, присоединив к своим войскам бамбакский авангард и оставив в Гумрах и Амамлах всего два батальона Саратовского полка, двинулся 26 сентября через Бамбакское ущелье в пределы Эриванского ханства.

В то же время стоявшему на Тертере генералу Небольсину было предписано: «Дабы он через Карабаг немедленно двинулся прямо по дороге к Нахичевани и старался бы занять оный в то время, когда я (фельдмаршал) подойду к Эривани, дабы сими действиями развлечь персиян и поставить и в невозможности подать изнутри Персии помощь Эриванской крепости».

Узнав о приближении Гудовича, Гуссейн-Кули-хан эриванский выступил навстречу ему с четырехтысячным конным отрядом, но разбитый 29 сентября у дер. Аштарак, спешно отошел к Эривани, сжигая по пути деревни, хлеб и фураж.

На следующий день русские войска, не тревожимые уже неприятелем, подошли к Эчмиадзину. Монастырь этот, памятный жестоким сопротивлением, оказанным князю Цицианову, теперь был занят без боя, и Гудович воспользовался крепкими стенами его для того, чтобы под защитой их оставить больных, раненых, тяжелый обоз и двигаться далее уже налегке.

Накануне Покрова русские перешли р. Зангу в шести верстах ниже Эривани и стали биваком в виду самой крепости. Отсюда Гудович отправил прокламацию, в которой обращался к защитникам Эривани со следующими словами: «Не берите в пример прежней неудачной блокады Эриванской крепости. Тогда были одни обстоятельства, а теперь совсем другие. Тогда предводительствовал войсками князь Цицианов – из молодых генералов, не столь еще опытный в военном искусстве, а теперь командую я, привыкший уже водить более 30 лет сильные российские армии…»

На эту прокламацию, в которой Гудович для устрашения противника прибегал к обычному своему аргументу – напоминанию о собственных боевых подвигах, не было, как и всегда, никакого ответа. Ни Куба, ни Ахалкалаки, ни Эривань упорно не желали приходить в смятенный трепет пред именем Гудовича…

Гуссейн-Кули-хан решил оборонять Эривань во что бы то ни стало. Оставив в стенах ее под начальством брата своего, Гассан-хана, отборный гарнизон из двух тысяч регулярной пехоты, сам Гуссейн со всей конницей вышел из крепости и расположился за р. Гарничай, у сел. Верды, чтобы отсюда угрожать нашим сообщениям и противодействовать блокаде и штурму крепости.

План этот был столь опасен для нас, что Гудович 4 октября послал Портнягина с отрядом из батальона Троицкого, двух батальонов 15-го егерского полка, нарвских драгун и 300 линейных казаков отбросить Гуссейн-Кули-хана от Эривани. Но последний, преследуя свою первоначальную цель, не принял боя и укрылся за Араксом.

Тем временем Гудович приступил к обложению крепости. С этой целью 8-го числа были двинуты из главного лагеря колонны подполковника Симоновича, майора Бухвостова и майора Борщова. Симонович должен был обойти Эривань по грузинской дороге и, заняв форштадт Топи-баши и караван-сарай, обложить крепость с севера.

Борщову надлежало переправиться через р. Зангу и занять курган Махтапа, лежавший к юго-западу от крепости. Бухвостов же должен был атаковать лежащий к юго-востоку от Эривани курган Муханат с соседними садами и тем отвлечь внимание персиян от колонн Борщова и Симоновича, а затем связать последнюю с лагерем главных сил.

Задолго до рассвета выступил Симонович из лагеря и незамеченный персиянами скрылся в горных ущельях, по которым грузинская дорога обходит Эривань с юга. Также скрытно переправилась через р. Зангу и колонна Борщова и, укрываясь садами и неровностями местности, направилась к кургану Махтапа. Между тем Бухвостов с восходом солнца энергично повел херсонский батальон на Муханат. Персияне, не заметившие колонн Симоновича и Борщова, предположили, что начинается атака крепости со стороны Муханата и быстро сосредоточили здесь превосходные силы.

Херсонцам предстоял неравный бой. Но вовремя поддержанные ротой 15-го егерского полка, линейными казаками, грузинской милицией, высланными Гудовичем из главного лагеря, они дружно ударили в штыки, сбили персиян и овладели курганом с прилегавшими к нему садами. Но тут разгорелся упорный бой. Персияне, оправившись, снова перешли в наступление, чтобы выбить русских из садов. Каждая пядь земли по несколько раз переходила из рук в руки. Наконец Бухвостов, поддержанный еще батальоном кавказских гренадер, вогнал неприятеля в крепость и окончательно утвердился в прилегавших к ней с юга садах и на кургане Муханат.

Тем временем Борщов занял Махтапу и немедля приступил к возведению на нем мортирной батареи, которая и была совершенно окончена в течение следующей ночи. Симонович же, утром 9-го числа неожиданно для персиян появившись перед форштадтом, занял его без больших потерь, тотчас же возвел здесь батарею и начал постройку моста через Зангу для связи с саратовским батальоном, занимавшим Махтапу.

Таким образом, к полудню 9 октября Эривань была со всех сторон обложена войсками Гудовича. Борщов стоял с юго-запада, Симонович – с севера, Бухвостов – с юго-востока и главные силы – с юга. Но безопасность нашей блокадной линии не была обеспечена, пока Гуссейн-Кули-хан находился за Гарничаем. Задавшись целью мешать блокаде, он то подходил к Эривани со своей кавалерией и беспокоил наших фуражиров, то снова скрывался в Ведисском ущелье. Гудович решил прогнать его за Аракс, для чего сформировал отряд подполковника Подлуцкого из 200 человек 15-го егерского полка, четырех эскадронов нарвских драгун и 200 линейных казаков. К этому отряду были присоединены 700 человек татарской конницы под начальством генерал-майора князя Орбелиани.

Фото: Сергей КОРЕЦ

Предвидя, что Гуссейн-Кули-хан уклонится от боя, Гудович предписал Подлуцкому произвести нападение на персиян, во что бы то ни стало рассеять их и прогнать за Аракс. Предписание Гудовича было исполнено в точности. На рассвете 17 октября Подлуцкий, как снег на голову, обрушился на лагерь Гуссейн-Кули-хана. К сожалению, нападение это не было произведено одновременно со всех сторон, поэтому персияне хотя и с большими потерями, но все-таки успели бежать за Аракс, оставив в наших руках весь лагерь, обоз и даже собственную канцелярию Гуссейна.

Полагая, что поражение, нанесенное персиянам Подлуцким, сделает защитников Эривани более сговорчивыми, Гудович вторично послал в крепость требование о сдаче, причем обещал коменданту утвердить его ханом эриванским со всеми правами, преимуществами и почестями, приличными ханскому званию.

Но и эти обольщения не произвели желательного эффекта. Комендант Эривани отвечал фельдмаршалу Гудовичу: «…если поступок такой может быть похвален, то и я имею от великого моего государя волю на то, что если вы согласитесь служить персидскому государю, то во взаимность получите ханство Эриванское, Тавризское и еще много чего».

В это самое время были получены сведения, что Фарадж-Улах-хан с 3,5 тысячи кавалерии присоединился к отряду Гуссейн-Кули-хана и намеревается или пробиться в крепость, или по крайней мере беспокоить осаждающих. Намерения эти, снова угрожавшие безопасности нашей блокадной линии, вынудили Гудовича усилить стоявший на Гарничае обсервационный отряд Подлуцкого батальоном Кавказского гренадерского полка, сотней егерей 9 и 15-го полков и 50 казаками.

Общее начальство над всеми этими войсками было возложено на генерал-майора Портнягина, которому поручалось рассеять неприятеля и обеспечить со стороны Аракса нашу блокадную линию. Не встретив нигде противника, упорно уклонявшегося от боя, Портнягин расположил свой отряд у дер. Шады как у пункта, наиболее удобного для надзора за персиянами, укрывшимися за рекой Кара-су.

Донося о результатах своих действий, Портнягин между прочим сообщал главнокомандующему как слух, что Нахичевань уже взята отрядом генерала Небольсина.

Действительно, исполняя предписание главнокомандующего, Небольсин выступил из Карабага еще в начале октября с отрядом в 3 тысячи человек при 9 орудиях. Позднее время года, непрестанные осенние дожди, заваленные уже снегом горные перевалы – все это настолько затрудняло движение отряда, что авангард его под начальством Лисаневича из одного егерского батальона и казачьего полка только 27 октября достиг деревни Кара-баба, находящейся в 180 верстах от Нахичевани. Этому слабому авангарду пришлось здесь выдержать нападение целого корпуса Аббас-мирзы, у которого было свыше 3 тысяч пехоты, 10 тысяч конницы, 12 орудий и 60 фальконетов.

Но в рядах русских были Лисаневич, Котляревский, и участь боя была решена. Аббас-мирза, желая отрезать авангард от главных сил русских, повел атаку в обход обоих его флангов. Этим неудачным маневром как нельзя лучше воспользовался Лисаневич. Видя ослабленный центр противника и в то же время с минуты на минуту ожидая подхода Небольсина, Лисаневич сам перешел в наступление и стремительно атаковал наиболее слабый центральный участок боевого расположения персиян.

Последние оказались сами поставлены между двух огней. С одной стороны их громили Лисаневич – в центре и Котляревский – на левом фланге, а с другой стороны правого фланга уже виднелся Небольсин. Паника объяла персидские полчища, обратившиеся в беспорядочное бегство к Нахичевани. Небольсин неотступно преследовал их и 1 ноября при содействии преданного нам нахичеванского хана Ших-Али-бека занял без боя Нахичевань, где и остановился, занявшись обеспечением своего отряда необходимым продовольствием и восстановлением порядка в Нахичеванской области.

Первая часть программы Гудовича была исполнена. Нахичеванское ханство занято нами, причем главнокомандующий поручил Небольсину объявить жителям, что не только город, но и вся область поступает на вечные времена в подданство русского императора, и просил старшин, духовенство и народ как новых подданных и соотечественников безбоязненно и с полной уверенностью в своей безопасности возвратиться в свои жилища, сохранить верность России и прервать всякие сношения с неприятелями России.

А между тем на главном эриванском театре, где и должна была решиться участь всей кампании, а в том числе и Нахичеванского ханства, дела продолжали идти далеко не успешным образом. Гудович все еще был занят блокадой Эривани. Хотя осаждающие и отвели от крепости воду со стороны Темир-Булака, но персияне продолжали доставать ее из реки Занга, несмотря на то, что для этого приходилось спускаться по обрывистому берегу под меткими выстрелами наших егерей. Две брешь-батареи, заложенные Симоновичем, одна – в 60 саженях, другая – в 70 саженях от крепости, сделали пролом в наружной стене и сбили оборону двух неприятельских башен. Мортирная батарея с Махтапа неустанно громила крепость навесным огнем.

«Но за всем тем, – как доносил Гудович государю, – гарнизон крепости, надеясь на свои укрепления, до сих пор не сдается, ибо крепость Эриванская чрезвычайно укреплена, имея гласис и затем две стены, снабженные артиллерией». Взятие Нахичевани, уход за Аракс Гуссейн-Кули-хана, бессилие французского агента Лежара, приезжавшего по поручению персидского правительства в русский лагерь склонить фельдмаршала к большей уступчивости, – это дало повод Гудовичу снова потребовать у коменданта сдачи крепости.

Но Гассан-хан и на этот раз отвечал отказом, написав Гудовичу письмо, в котором говорилось: «…мы готовы даже вне крепости, в чистом поле действовать против вас, ибо внутри крепости защищаться и действовать против вас не составляет большой важности. Всякий может обороняться внутри крепости и быть свидетелем того же последствия, которое постигло вас при осаде Ахалкалак».

При этом персидский чиновник, привезший это письмо, заверял Гудовича, что гарнизон скорее ляжет весь на месте, чем положит оружие. «Весь гарнизон, – говорил посланец, – состоит из отборных стрелков, взятых из отдаленных внутренних провинций, где остались их жены и дети под присмотром, как заложники. Для них лучше умереть одним, чем подвергать тому же и свои семейства, которых погибель неизбежна, если осажденные не будут защищать крепости».

Положение Гудовича под Эриванью начинало принимать серьезный характер. Рассчитывать на добровольную сдачу крепости не оставалось никакой надежды. Продолжать осаду долее становилось весьма затруднительным ввиду позднего времени года. Плохо снабженные войска уже сильно терпели от рано начавшихся холодов. Глубокие снега, выпавшие в горах, завалили ущелья и прервали сообщение с Грузией. Оставалось одно средство с честью покончить затянувшуюся кампанию – это штурмовать Эривань. Казалось бы, за полтора месяца осады многое уже было сделано для ослабления обороны. Гарнизон изолирован, стеснен и достаточно ослаблен. Оборонительные средства наполовину подорваны. Осаждающие горели нетерпением покончить наконец долгое и скучное сидение в осадных траншеях. Словом, все обещало верный успех штурма. Но Гудович и при этих условиях потерпел неудачу.

Войска, назначенные на штурм Эривани, были разделены на пять колонн. Диспозицией предписывалось наступать возможно поспешнее и «под жестоким штрафом не стрелять», прежде чем взлезут на стену. «Взлезши же на стену, стрелять по неприятелю, ибо тогда равный бой, но покуда на банкет не соберется довольное число, вниз на штыки с банкета не сходить». Войскам запрещалось убивать женщин, детей и в особенности христиан и бросаться на грабеж, пока неприятель не будет истреблен окончательно.

Ночь с 16 на 17 ноября войска осадного корпуса провели в приготовлениях к штурму. Наутро предстоял тяжелый подвиг, в котором не столько значило число, сколько нравственная сила. Но перед строившимися впотьмах колоннами не было уже тех легендарных вождей, за которыми убежденно шли на смерть или на победу. Одни, как Карягин и Несветаев, свершили свой земной удел. Другие же – Портнягин, Котляревский, Лисаневич, Небольсин – были далеко от эриванских стен. И некому было поучить солдат штурмовой сноровке.

Лестницы оказались коротки, картечь вражеская непроходима…

В пять часов утра раскатисто прогремели в предрассветной тьме три сигнальных выстрела и штурмовые колонны со всех сторон пошли на Эривань. Персияне не дремали. Мгновенно сотни светящихся ядер разогнали мрак, окружавший крепость, и дождь свинца полился на русских. Симонович и заменивший его майор Вылазков были ранены, а колонна их, засыпанная картечью и ручными гранатами, залегла во рву. Вторая колонна ворвалась на стену и завязала неравный бой даже в самом городе, но начальник колонны майор Новицкий был тяжело ранен, а заменивший его подполковник Булгаков убит. Резерв задержан картечью в крепостном рву, и колонна была сброшена персиянами обратно со стен. Третья и четвертая колонны из-за коротких лестниц не могли взобраться на стены и, потеряв всех своих начальников, в беспорядке отступили.

Первый приступ быстро был отбит с потерей четверти отряда. Гудович дал отбой и войска, отступив, заняли те же самые места, на которых уже полтора месяца стояли перед штурмом. Порядок под Эриванью как будто и не нарушался. Гудович объяснял неудачу тем, что в крепостном рву оказались пушки, стрелявшие картечью, «чего персияне никогда не делали, также были фугасы и бомбы…»

Тем не менее фельдмаршал снова послал коменданту и всему эриванскому обществу требование о сдаче, в котором говорилось: «Если вы надеетесь, что после первого штурма я с войсками отступлю от Эриванской крепости, то в противность такого ожидания могу вас уверить, что надежды вас обманывают. Едва пятая часть войск, со мной находящихся, была на штурме. Из числа же бывших на стенах знают уже дорогу в крепость. Итак, верьте моему слову, что с храбрыми войсками удобно могу предпринять второй и третий штурмы. Верьте также и тому, что скорее сам лягу под стенами, нежели оставлю крепость».

Но на последнее у Гудовича не хватало решимости. А повторить штурм было уже не с чем. Войска были приведены в страшное расстройство. Тифлисский полк, например, шедший на штурм в составе 463 нижних чинов, возвратился с 194 бойцами. В остальных полках потери были столь же чувствительны. Но важнее всего был нравственный гнет, который охватил войска Гудовича от мала до велика. Несчастный штурм, большие потери, холод, лишения, участившиеся болезни – все это подрывало и дух, и силы солдат. Побеги «к стыду всего воинства умножились».

Ко всему этому ранняя и необычно суровая зима причиняла тяжелые лишения и вызывала серьезные опасения за дальнейшую участь отряда Гудовича под Эриванью. Две недели еще держал он крепость в блокаде, но получив известие, что выпавший в горах снег до крайности затруднил сообщение с Тифлисом, решил снять блокаду и отступить в Грузию.

В ночь с 28 на 29 ноября все тяжести и больные были собраны к главному лагерю, а к рассвету 30-го числа туда же стянулись и все войска осадного корпуса. В тот же день началось отступление от Эривани, обратившееся в тяжелое испытание для войск Гудовича. Горы, отделявшие Эриванскую область от Бамбакской, были буквально завалены снегом. Для расчистки дороги выслали вперед по Ортнавскому ущелью батальон Саратовского полка и казачий полк. Но несмотря на это, войскам все-таки приходилось переходить горы по пояс в снегу, при страшных вьюгах и морозах, доходивших до 15 градусов.

Люди, не имевшие при себе теплой одежды, гибли в таком количестве, что за шесть дней убыль отряда превосходила тысячу человек. Сам фельдмаршал жестоко простудился и получил сильнейший ревматизм, от которого впоследствии потерял один глаз. Полки пришли в невероятное расстройство. А борисоглебские драгуны лишились всех своих лошадей и возвратились пешими. Крайнее расстройство Борисоглебского полка Гудович приписал нераспорядительности шефа, отрешил его от должности, а полк как бесполезный для Закавказья отправил обратно на линию. На его место потребованы были в Грузию нижегородские драгуны, составившие вместе с нарвскими драгунами кавалерийскую бригаду генерала Портнягина. Так состоялся приход в Закавказье нижегородцев. Будь Борисоглебский полк в большей исправности, нижегородцы остались бы на линии, перед началом Отечественной войны ушли бы в Россию и Кавказ не был бы ареной их славных подвигов в течение последовавших лет.

Фото: Сергей КОРЕЦ

Отступая из-под Эривани, Гудович послал приказание к Небольсину оставить Нахичевань и отступить к Елизаветполю, взяв с собой всех тех жителей, которые пожелают переселиться в наши пределы.

1 декабря выступил Небольсин из Нахичевани и в тот же день город был занят конницей Аббас-мирзы, который выслал для преследования русских многочисленные партии, а сам с главными силами спешил в Кара-баба отрезать путь отступления Небольсину. Три дня до Карабагского хребта шел русский отряд, штыками отбиваясь от назойливо преследовавших его персиян и борясь со страшными трудностями похода по горам в разгар суровой снежной зимы.

Поздно вечером 3 декабря подошли измученные русские колонны к сел. Кара-баба и здесь увидели, что проход через Карабагский хребет занят 30-тысячной армией Аббас-мирзы. Окруженный со всех сторон превосходящими силами персиян, мрачно стоял русский бивак у засыпанного снегом подножья Карабагского хребта. Ночью подул резкий ветер, поднялась сильная метель, мороз крепчал, а в отряде не было даже дров согреть замерзающих бойцов.

Видя бедственное положение солдат и сознавая невозможность на другой день по сугробам снега пробиваться с обозом через полчища персиян, Небольсин приказал сжечь на кострах все находившиеся при отряде повозки. Однако несмотря даже на такую крайнюю меру, в течение ночи получили сильное переохлаждение до 60 бойцов, из которых многие тут же и умерли.

Но вот догорела последняя щепа разбитого обоза. Войска стали в ружье и молча двинулись вперед, пробиваться через вражеские ряды, преграждавшие единственный путь в наши пределы. Персияне, решившие истребить отряд Небольсина, дрались отчаянно. Но русским был один выбор: победа или смерть.

Стремительно бросился Троицкий полк на персидские завалы, но неприятель выдержал удар. Полк заколебался. Тогда Небольсин ввел в дело егерей Лисаневича, месяц тому назад на этом самом месте разгромивших персиян, и бой закипел с новой силой. Целый день взаимные атаки следовали одна за другой. Наконец Лисаневичу удалось прорвать центр противника. Персияне дрогнули и, опасаясь быть отрезанными от Нахичевани, обратились в поспешное отступление, горячо преследуемые русским на протяжении пяти верст. Ожесточение было так велико, что пощады не давали никому. Пленных не брали. И сотни штыками заколотых персиян резко отмечали на снеговом покрове путь бегства 30-тысячной армии Аббас-мирзы. Дорога через горы была открыта и 8 декабря Небольсин вступил в Шушу.

Так кончился Эриванский поход Гудовича, покрывший славой одних, пошатнувший боевую репутацию других. Высокомерию фельдмаршала был нанесен жестокий удар. Расстроенный физически и нравственно, привел он свои «затасканные» войска обратно в наши пределы, но здесь его ожидала новая неприятность, виновником которой он был сам.

Когда два года назад стесненный войсками Булгакова кубинский хан Ших-Али принужден был лицемерно принять русское подданство, то Гудович как бы в виде протеста политик Цицианова нашел возможность уважить просьбу Ших-Али-хана, разрешив ему остаться на жительство в одной из деревень его бывшего ханства. Конечно, этот двуликий азиатский владетель не мог помириться с новым своим незначительным положением и только искал случая поднять восстание среди бывших своих подданных, тем более что этому весьма способствовало постоянное пребывание его в пределах Кубинского ханства.

Пользуясь отсутствием русских войск, которые в течение двух лет подряд были заняты войнами сначала с Турцией, а потом с Персией, Ших-Али-хан решил поднять восстание. Однако не найдя сочувствия в жителях Кубы и увидев невозможность склонить их на свою сторону, он бежал в Акушу лишь с незначительным числом приверженных ему беков. Здесь ему удалось собрать возле себя несколько тысяч лезгин, с которыми Ших-Али-хан в начале 1809 г. вернулся в Кубинскую область и обложил город Кубу, занятый батальоном Севастопольского полка под командой майора Рябинина.

В течение двадцати дней выдерживали севастопольцы блокаду и каждую ночь имели перестрелку с многочисленным противником. Высланные из Баку на помощь им две роты того же полка под начальством майора Логвиненкова были 24 января встречены у Шабрани всеми силами Ших-Али-хана. В неравном бою сам Логвиненков был ранен пулей в грудь навылет, а роты, потеряв 120 человек убитыми, наскоро устроили вагенбург и стойко выдерживали натиск скопищ Ших-Али-хана. Узнав о тяжелом положении отряда майора Логвиненкова, на помощь ему поспешил из Баку сам генерал Гурьев с 500 бойцами. Эта поддержка дала возможность и Рябинину сделать смелую вылазку из крепости. Окруженный со всех сторон нашими войсками, Ших-Али-хан потерпел полное поражение и бежал в Табасаранские горы.

Но и эта победа не могла уже успокоить фельдмаршала и загладить тяжелую неудачу, испытанную им под Эриванью. Еще в начале 1808 г. Гудович, недовольный вновь назначенным военным министром графом Аракчеевым, просил, по расстроенному здоровью, увольнения от должности. На эту просьбу высочайшим приказом 18 июня, то есть еще до Эриванского похода, генерал от кавалерии Александр Петрович Тормасов был назначен сначала в распоряжение главнокомандующего в качестве как бы помощника последнему, а спустя несколько месяцев графу Гудовичу было сообщено, что Тормасов предназначается ему преемником.

«С крайним прискорбием, – говорилось по этому поводу в высочайшем рескрипте, – видя из полученного прошения вашего, что здоровье ваше побуждает вас оставить службу. Мне чувствительно весьма лишиться такого фельдмаршала, как вы. Знаю, что проведенная на службе Отечеству жизнь ваша в преклонности лет требует отдохновения и что расстроенное от несенных вами трудов здоровье ваше не чем иным поправлено быть не может, как спокойствием. Но за всем тем побуждаюсь просить отложить желание ваше до того времени, когда генерал от кавалерии Тормасов ознакомится с тамошним краем и узнает все ваши распоряжения по армии, дабы потом руководствоваться планами вашими, мог он действовать сообразно намерениям вашим, стремящимся всегда ко благу общему. Когда же г. Тормасов достигнет сей цели, в то время Я предоставлю вам уведомить о том Меня и желание ваше, хотя с прискорбием, но будет Мною исполнено».

Эриванский поход ускорил перемену в высшем управлении Кавказа. Вернувшись из-под Эривани, больной, усталый, нравственно разбитый Гудович, осознавая бессилие свое руководить делами Закавказья, вторично просил государя уволить его от должности. На этот раз просьба маститого фельдмаршала была уважена и указом сенату 5 марта 1809 г. граф Тормасов назначен был ему преемником.

Продолжение следует.