8 октября, 2011

Большая Кавказская война (19)

Продолжение. Начало в № 5 за 2008 г.

Окончательное покорение Баку, Нухи и Джарской области ознаменовало первые успехи нового главнокомандующего в Грузии – графа Гудовича. Но в отношении важнейшего противника нашего в Закавказье – Персии не было достигнуто пока решительно никаких преимуществ.

Сама судьба в лице Несветаева и Розена как бы указывала Гудовичу на путь, по которому сразу надлежало направить все усилия. Но своенравный, не терпевший постороннего мнения главнокомандующий видел в делавшихся ему относительно Эривани представлениях «внушения, недальновидные в военном ремесле и несообразные с обстоятельствами». А между тем не прошло и нескольких месяцев, как эти-то самые «обстоятельства» поставили на первую очередь вопрос об улаживании наших отношений в Персии, причем в возникших по этому поводу искательствах мы уже явились не в роли победителей, категорически предписывающих свою волю, а в качестве дипломатических прельстителей, старающихся выторговать себе то, что не хватило способностей взять властной рукой.

Пожар, охвативший в это время Европу, зловещим отблеском озарил и далекое Закавказье. Подстрекаемая Наполеоном Турция к началу 1807 г. заняла в отношении нас положение, ежеминутно грозившее полным разрывом.

В предвидении войны на два фронта – со стороны Балкан и Кавказа – для нас становилось решительно необходимым покончить на время все счеты в Закавказье и сосредоточить силы, расположенные там, на турецкую границу. «Я должен открыть Вам, – писал министр иностранных дел барон Будберг графу Гудовичу 14 ноября 1806 г., – что мир с Баба-ханом весьма нужен в теперешних обстоятельствах, чтобы иметь развязанные руки на случай войны с Портою Оттоманскою».

Но не одного только мира с Персией искало теперь наше правительство. Оно имело в виду даже самих персиян обратить против турок. «Как скоро, – продолжал Будберг, – разрыв с турками у нас решительно воспоследует, кажется, небесполезно было бы отправить к Баба-хану доверенную особу с обнадеживанием нашей помощи против турок… чтобы возвратить Персии завоеванные от нее турками провинции».

Поэтому граф Гудович, отправляя своего адъютанта – майора Степанова в Тегеран для ведения переговоров, снабдил его инструкцией, в которой между прочим говорилось: «Внушите секретно визирю, чтобы они спешили делать с нами мир, ибо, будучи в войне, потеряют только людей, а сделавши с нами мир, могут в одно лето приобрести от турок знатные, прежде всего персидские провинции, как, например, Эрзерум, Баязет, а я им помогу».

Комбинация эта, долженствовавшая одним росчерком пера обратить нашего заклятого врага в верного союзника, приобретала тем более грандиозный характер, что мира и союза с Персией мы искали не путем хотя бы временных уступок и снисхождений, а наоборот – Гудович категорически настаивал на том, чтобы перемирие было заключено не иначе, как под условием проведения демаркационной линии по рекам Куре и Араксу, до впадения в него Арпачая. Другими словами, за мир, безусловно, необходимый нам, мы требовали от Персии уступки ее последнего оплота в Закавказье – ханств Эриванского и Нахичеванского, овладеть которыми, несмотря на делавшиеся к тому попытки, нам до сих пор еще не удалось.

Фото: Сергей КОРЕЦ

Понятно, что персияне, давшие нам уже однажды отпор под Эриванью, не имели никакого повода добровольно расстаться с ней. Но в то же время заманчивая перспектива – возвратить от турок Эрзерум и Баязет, а также обычный прием азиатской политики – выжидать результатов борьбы двух могущественных соседей были, по-видимому, причиной того, что персияне хотя и приостановили против нас действия, но затягивали начатые переговоры. Не давая окончательного ответа на наши предложения, втихомолку, однако, продвигали свои войска к Араксу и Эривани.

Тем временем война с Турцией была объявлена и император Александр, «признавая прекращение военных действий с персиянами началом будущих успехов против турок», требовал от Гудовича вторжения в пределы Турции, дабы тем самым отвлечь по возможности больше турецких сил от главного Балканского театра.

«К успешному выполнению сего намерения, – писал государь Гудовичу, – весьма могут способствовать наступательные ваши действия, устремленные на азиатские владения Порты, отвлекая для защищения оных часть анатолийских войск, назначаемых в Европу».

В Закавказье в это время была лишь одна 20-я дивизия, на подкрепление которой не позволялось рассчитывать, пока Наполеон не будет отражен от Вислы. Сил этих было далеко не достаточно для развития наступательных операций в мере высочайшей воли. Но Гудович вопреки академическим принципам, самоуверенно преподанным Глазенапу по поводу Бакинской экспедиции, раздробил свои и без того слабые силы не только на заслоны, но и на различные направления действий.

Генерал Небольсин с отрядом из трех батальонов Троицкого полка, шести рот 17-го егерского полка и четырех сотен казаков был оставлен на р. Тертер в виде заслона со стороны Персии. Ему предписывалось в случае приближения персидской армии к Араксу перейти самому в наступление и при содействии милиционной конницы ханов карабагского, шиванского и шекинского отбросить противника от наших границ.

Войска, предназначавшиеся для вторжения в пределы Турции, были разделены на три отряда.

Левый отряд генерала Несветаева (Саратовский полк, по батальону от полков Кавказского гренадерского, Троицкого и 15-го егерского и двух казачьих полков) сосредоточился в Бамбакской провинции и предназначался действовать против Карса.

Центральный отряд под начальством самого главнокомандующего собран был к Тифлису и имел целью действовать против Ахалкалак, а затем – против Ахалцыха. В отряд этот вошли Херсонский гренадерский полк, по три батальона от полков Кавказского гренадерского, 9 и 15-го егерского, два полка казаков, три эскадрона Нарвского драгунского полка и линейный казачий полк главной квартиры.

Правый отряд – из Белевского полка и батальона 9-го егерского – под общим начальством генерала Рыкгофа предназначался действовать в Имеретии и Мингрелии и «в возможном случае овладеть крепостью Поти».

В приведенном расписании военачальников, долженствовавших с малыми силами совершить дела великие, не встречается имени легендарного героя кавказских войск Карягина. Судьба не попустила этому любимейшему сподвижнику Цицианова украсить ярким листком лавровый венок Гудовича. Многочисленные походы, раны и в особенности утомление в зимнюю кампанию 1806 г. окончательно расстроили железное здоровье Карягина. Он заболел лихорадкой, которая вскоре развилась в желчную гнилую горячку, и 7 мая 1807 г. героя не стало. Бренные останки его со скромными воинскими почестями немногочисленного Елизаветпольского гарнизона были преданы вечному упокоению на местном военном кладбище.

Всесокрушающее время нашло себе деятельного помощника в небрежной памяти людей. Могильный холм с годами сгладился, а украшавшая его плита с бессмертным именем героя, по всей вероятности, вмазана теперь краеугольным камнем в сакле какого-нибудь ганжинского бедняка. И никому уже не найти места последнего упокоения героя Шах-Булаха и Шамхора. Невольно вспоминается встреча Карягина с Цициановым в с. Марданши… Затерянная на чужбине голова Цицианова как бы отметила тогда сердечным поцелуем достойнейшего и любезнейшего соратника, праху которого, так же, как и ей, суждено было затеряться для потомства.

История относится с благоговением к памяти Карягина, этого кристально чистого героя кавказской войны, оставившего по себе не только громкое имя, но и целую плеяду богатырей, вышедших из его славной боевой школы: Котляревский, Лисаневич, Абхазов и много других. Но у ближайшего ценителя боевых заслуг Карягина – у главнокомандующего кавказскими войсками не нашлось теплого слова почтить заслуги почившего.

Фото: Сергей КОРЕЦ

«Шеф 17-го егерского полка полковник Карягин, быв одержим гнилою желчную горячкой, 7-го числа сего месяца умре. О чем Вашему Императорскому Величеству всеподданейше доношу».

И только! Будто все значение Карягина в рядах кавказских войск заключалось лишь в том, что он был «шеф 17-го егерского полка».

Первый выстрел в начавшейся войне был сделан турками.

В 17 верстах от турецкой крепости Поти, среди дремучих лесов, непрерывно тянувшихся здесь вдоль восточного берега Черного моря, одиноко располагалось наше укрепление – Редут-кале, возведенное еще в 1804 г. в целях обеспечения наших десантов в прибрежной полосе Мингрелии. Гарнизон этого укрепления состоял из трех рот Белевского полка под началом майора Лыкошина.

Придавая особое значение Редут-кале и в то же время зная свойства окружавшей его местности, весьма способствовавшей производству внезапных нападений, Гудович еще прежде объявления формальной войны Портою предписал заблаговременно, в начале января, принять всю строгую военную осторожность и наипаче в Редут-кале. А потом, еще 19-го числа, строжайше подтвердил о сем предписанием генерал-майору Рыкгофу.

Однако «оплошностью и упущением военной осторожности майора Лыкошина», туркам удалось 8 февраля 1807 г. произвести неожиданное нападение на ненавистное им укрепление, служившее нам оплотом в стране, которую турки считали своей.

Тихо, под покровом темной ночи и дремучего леса, неприятель подкрался к самому редуту и бросился на валы с такой стремительностью, что часовой едва успел дать сигнальный выстрел. Ударили тревогу. Дежурный караул встретил врага у самых ворот, но был опрокинут, и турки, окружив казарму, стали стрелять в окна и двери. Люди застигнуты были врасплох, но защищались отчаянно. Пока одни защищались всем, что попадало под руку, другие успели схватиться за ружья и штыками оттеснили турок, уже вламывающихся в казармы.

Жестокая схватка завязалась внутри укрепления. Комендант его – майор Лыкошин в начале дела был ранен в голову двумя сабельными ударами, но принявший от него команду капитан Денисьев продолжил дело обороны с той же упорной энергией. Ожесточение доходило до того, что три турецких знамени несколько раз переходили из рук в руки, пока окончательно не были отбиты нами. К 7 часам утра, после почти пятичасового боя, неприятель был опрокинут повсюду и штыками выброшен из укрепления. Но это не был еще конец кровавого утра. Устроившись в лесу, турки дважды бросались на редут и оба раза были отбиваемы с огромным уроном. Наконец ободрившийся гарнизон сам перешел в наступление и преследовал бегущих турок несколько верст, пока не увидел спешивших к ним из Поти свежих подкреплений. Однако недешево достался гарнизону этот блестящий успех. Из трех рот Белевского полка выбыли убитыми и ранеными 4 офицера и 145 нижних чинов. Турки потеряли четыре знамени и оставили более 100 человек убитыми. Лазарет, цейхгаузы, соляные и провиантские магазины, офицерские флигели, словом, все, что находилось вне стен укрепления, было сожжено дотла. Вместе с лазаретом сгорели и находившиеся в нем все тяжелобольные нижние чины, не бывшие в состоянии покинуть своих кроватей.

Главную ответственность за этот кровавый эпизод Гудович возлагал на майора Лыкошина, но, отдавая должное мужеству гарнизона, доносил государю: «За всем тем, беспримерною храбростью войск Вашего Императорского Величества и капитана Денисьева, принявшего команду за полученными тяжелыми ранами майором Лыкошиным, неприятель отбит».

Нападение турок на Редут-кале служило явным объявлением войны и давало нам повод немедля приступить к выполнению высочайшей воли – внести оружие наше в пределы азиатской Турции.

Ближайшими к турецкой границе войсками был отряд Несветаева, расположенный, как сказано выше, в Бамбакской провинции и предназначавшийся действовать против Карса.

Еще задолго до начала военных действий ходили упорные слухи, что карсский паша, находившийся не в ладах со своим начальником – эрзерумским сераскиром, искал покровительства русских и даже обещал сдать нам Карс под благовидным предлогом невозможности отстоять его.

Трудно сказать, насколько искренни были искательства карсского паши, но Несветаев поверил им и, не желая упускать удобного, по его мнению, случая для овладения Карсом, перешел 16 марта Арпачай у сел. Гумры и вступил в пределы Турции.

В тот же день он встретил у дер. Баш-Шурагели турецкий отряд в тысячу человек под начальством Карабека, брата карсского паши. Рассчитывая, что появление этого отряда не более как уловка, долженствовавшая оправдать поведение карсского паши в глазах турецкого правительства, Несветаев послал Карабеку извещение о цели своего прибытия и предлагал ему сдать укрепленное селение.

В ответ на это турки открыли огонь. Оставалось одно – ударить в штыки. Дружно, как один человек, бросились передовые колонны на селение и через несколько минут турки были выбиты, оставив трофеями два знамени и более 400 человек пленных. Наши потери состояли из 43 человек убитыми и ранеными.

Дело под Баш-Шурагелем в достаточной степени выяснило истинное настроение турок и далеко не обещало того легкого успеха, на который рассчитывал Несветаев, переходя турецкую границу. Но не таков был «горский генерал», чтобы падать духом от первого встретившегося препятствия. И Несветаев все-таки пошел на Карс.

Это была первоклассная крепость, правильно снабженная оборонительными средствами, обнесенная гигантскими стенами, за которыми стоял двадцатитысячный гарнизон, а внутри этих стен, на высокой скале, командовавшей всеми окрестностями, устроена была цитадель, обильно вооруженная пушками. Шестьдесят орудий, грозно смотревших с передовых валов и фортов этой азиатской твердыни, не смутили, однако, Несветаева. Произведя рекогносцировку, он нашел положение Карса еще не совсем недоступным и решил штурмовать его со стороны Карадага.

Штурм начался 25 марта, в самый день Благовещения. Несмотря на страшный огонь с крепостных батарей, два батальона под командой подполковника Печерского овладели передовыми высотами и, ворвавшись в городской форштадт, взяли турецкую пушку. Несветаев с остальными войсками готовился уже поддержать своих смельчаков, как в это самое время получилось предписание графа Гудовича «не предпринимать экспедиции на самую Карсскую крепость, ежели не уверен будет о сдаче, дабы при решительном деле, каков есть штурм, не потерпеть большой потери в людях».

Достойна внимания постоянная заботливость Гудовича об уменьшении жертв боевых предприятий. Принцип этот он настойчиво рекомендовал всем частным начальникам подведомственных ему войск и неукоснительно поминал об этом во всеподданнейших рапортах. Глазенап, Булгаков, Несветаев, Розен, Небольсин – все эти неоднократно поучаемы главнокомандующим беречь солдатскую жизнь. Но, к сожалению, узко понимаемая Гудовичем священная обязанность эта сплошь и рядом приводила к совершенно обратным результатам. Баку, Ахалкалаки, Гумры, Эривань, Нахичевань – все это проценты на несвоевременную ратную бережливость. Да и вся боевая слава Гудовича, от Анапы до Эривани, кровью вписана в Летописи российских войн.

Исполняя предписание главнокомандующего, Несветаев прервал начатый штурм и на другой день отступил к селению Полдырван, написав карсскому коменданту: «Не считайте, ваше высокостепенство, чтобы я не мог взять вашего Карса. На сие я только не имел повеления. Я взял форштадт, но, получив приказание отступить, должен был повиноваться».

Трудно сказать, в чем более проявилась необычайная сила воли славного вождя кавказских богатырей Несветаева: в решении ли с ничтожными силами взять грозный Карс или в приостановке, по воле Гудовича, уже начатого и многообещавшего штурма.

Фото: Сергей КОРЕЦ

В это время сам главнокомандующий со своим отрядом пребывал в Тифлисе. Сознавая затруднительность положения Несветаева в Карсском пашалыке и в то же время желая предупредить возможное вторжение турок со стороны Ахалцыха в Имеретию и Мингрелию, Гудович решил двинуться в пределы Турции и овладеть Ахалцыхским пашалыком. Выступив из-под Тифлиса 17 апреля с отрядом в четыре тысячи человек, Гудович двинулся к турецкой границе через Триалеты, по единственной дороге, проходимой, хотя и с трудом, для обозов.

При выступлении из Тифлиса стояла сильная жара. Но пройдя всего лишь верст 70, войска встретили в горах снег, мороз и непрестанные бури. Труден был этот поход. Люди, не имевшие теплой одежды, сильно страдали от холода. Плохая дорога до крайности изнуряла лошадей. Отряд быстро пришел в такое расстройство, что главнокомандующий вынужден был остановиться у самой границы Ахалцыхского пашалыка, чтобы дать здесь своим измученным войскам продолжительный отдых. Наконец после двадцатидневного похода отряд 6 мая подошел к Ахалкалакам.

Это была небольшая, но сильная по тогдашнему времени крепость, имевшая 1,5 тысячи бойцов гарнизона и до 50 пушек на вооружении. Высокая толстая каменная стена венчалась двумя ярусами бойниц с зубчатыми закрытиями наверху. По углам ограды и над воротами, заваленными наполовину камнями, возвышались массивные башни, вооруженные сильной артиллерией и дававшие продольную оборону крепостным рвам.

Все гарнизонные постройки в целях безопасности от бомбардирования были на три четверти своей высоты врыты в землю, а оставшаяся над горизонтом часть прикрывалась толстой непробиваемой насыпью.

Расположившись в двух верстах от крепости, главнокомандующий послал требование о сдаче. На это не последовало никакого ответа. Раздраженный Гудович вторично послал коменданту письмо, в котором говорилось: «В последний раз советую вам и требую, чтобы вы сдали мне крепость немедля, иначе вас ожидает неминуемая гибель. Представляю в пример то, что многие турецкие крепости с их многочисленными гарнизонами и артиллерией не могли устоять против высокославных российских войск, коими я тогда начальствовал и теперь командую. Я взял их штурмом, где от одного упорства кровь наших собратий пролита реками. Анапа, Суджук-кале и Хаджибей примерные тому свидетели. Показав вам, что воевать я умею, еще раз обращаюсь к вашему человеколюбию и уверяю вас моим словом, что в случае вашей покорности вы будете отпущены, а гарнизон получит пощаду».

Но и это письмо паша оставил без ответа. Гудович приказал приступить к бомбардировке крепости. Два дня гремела канонада, не нанося решительно никакого вреда закрытому в земле гарнизону. Блокировать крепость не было средств, Гудович решил штурмовать ее.

С этой целью войска были разделены на три колонны: Тихонова, Портнягина и Гудовича (сына главнокомандующего), каждая в 400 штыков, с частным резервом в 150 человек. Общим резервом в 700 человек пехоты и три эскадрона Нарвского драгунского полка командовал генерал Розен. Кроме того, были оставлены команды для прикрытия тыла и вагенбурга.

Войскам надлежало действовать по подробнейшей диспозиции, написанной самим главнокомандующим. Штурм имелось в виду подготовить устройством бреши в крепостной стене, для чего на расстоянии 250 сажен от последней возвели 8 мая брешь-батарею из 6 орудий. Но полевые пушки оказались бессильными пробить толщу ахалкалакской стены.

9 мая, чуть начал заниматься день Святителя Николая Чудотворца, с русских батарей раздался пушечный выстрел: то был условленный диспозицией сигнал к началу штурма. В сумраке рассвета безмолвно двинулись русские колонны к крепости: Титов и Гудович – на предместье, а Портнягин – на цитадель. Таинственная тишина еще непробудившегося утра нарушалась лишь бойким шагом штурмующих колонн. Перед нами в мглистом полумраке грозно вырисовывались громады неприятельских стен. Зловещее спокойствие царило на них. С каждым шагом казалось, что вот-вот блеснут по зубчатому гребню смертоносные молнии, и сердце сжималось в томительном ожидании этой страшной минуты…

Не выдержали молодые, не бывшие в огне солдаты и подняли стрельбу. Проснулась крепость… Град картечи сразу отбросил колонны Гудовича и Титова, но Портнягин сквозь адский огонь дошел до крепостного рва и начал взбираться на стену. Лестницы оказались, однако же, коротки, и егеря вместе с ними были сброшены в ров. Находившийся впереди штабс-капитан граф де Монт был убит при этом наповал, полковник Головачев и майор Аксенов ранены и сам Портнягин ушиблен камнем в голову. Несмотря на это, он снова устроил свою колонну, когда остальные войска уже отступили, Портнягин, став с раненым Головачевым во главе егерей, снова бросился на приступ. На этот раз стремительность атаки была так велика, что колонна взобралась на стену, овладела башней и захватила там пушку и знамя. Отсюда горсть смельчаков спустилась в самую крепость, но, не поддержанная никем, она была окружена и потеряла двести человек убитыми, трупы которых были мгновенно обезглавлены.

Пять часов держался Портнягин на занятой им стене и отступил только потому, что неприятель взорвал находившийся под башней пороховой склад и она взлетела на воздух вместе с горстью занимавших ее егерей. Тщетны были усилия главнокомандующего поддержать резервом колонны, терпевшие неудачу. Силы истощились. Потери достигли громадных размеров. Гудович решил отступить. В руках неприятеля остались три русские пушки. Турки не преследовали. Лишь 700 человек турецкой кавалерии, стоявшей во время штурма за рекой Кирх-булак, пытались овладеть нашим вагенбургом, но полковник Отто с тремя эскадронами Нарвских драгун и казачьим полком атакой во фланг отбросил турок снова за реку.

Несчастный штурм Ахалкалак стоил нам 34 офицеров и 846 нижних чинов. Оправдываясь в своей неудаче, Гудович писал министру иностранных дел: «В войске у меня почти половина прошлогодних рекрут, да и войск мало… Подвижного магазина нет… Артиллерия не имеет комплекту в служителях. Генерального штаба у меня только один майор и при нем офицер, который недавно только приехал». Забыты были Гудовичем на этот раз поучения, несколько месяцев назад преподанные им же Глазенапу. Собственным примером на Ахалкалаках он показал своим сподвижникам, сколь рискованно предпочитать личную самонадеянность истинному искусству «уметь воевать».

Простояв два дня под Ахалкалаками, главнокомандующий отступил в сел. Цалки, послав приказание Несветаеву и Рыкгофу ограничиться только обороной и прекратить всякие наступательные действия.

Отряд генерала Рыкгофа был занят в это время блокадой крепости Поти. Желая наказать турок за нападение на Редут-кале, Рыкгоф предпринял движение к Поти и 7 мая расположил свой отряд лагерем в четырех верстах от крепости. На другой день отряд полковника Тарасова из 5 рот пехоты при одном орудии, высланный для рекогносцировки расположения противника и расчистки лесных подступов к крепости, увлекся возложенной на него задачей, взял штурмом передовое турецкое укрепление и на плечах бежавших защитников его прорвался к воротам самой крепости. Но глубокие водяные рвы приостановили дальнейший успех Тарасова. Прибывший на поддержку его Рыкгоф пришел к заключению о невозможности взять крепость и приступил со своим отрядом к ее блокаде. В этом-то положении нашло Рыкгофа помянутое выше предписание Гудовича, прекратившее таким образом почти в самом начале одно из наиболее сомнительных военных предприятий – блокаду приморской крепости с суши.

19 мая Рыкгоф отошел к Редут-кале.

Фото: Сергей КОРЕЦ

Не прошло и двух месяцев с начала военных действий, как Гудович пришел уже к убеждению в невозможности выполнить ясно выраженную ему высочайшую волю и со всеми своими силами, разбросанными по фронту более чем на 400 верст, отошел обратно за наши границы. Такой оборот дела не замедлил сказаться самым невыгодным для нас образом. Турки, заботившиеся доселе лишь о пассивной обороне своих крепостей, перешли в наступление и приняли тон, решительно несовместимый с достоинствами русского оружия.

Эрзерумский сераскир Юсуф-паша спешно собрал анатолийские войска и двинулся с ними к Карсу, написав Несветаеву небывало дерзкое письмо: «Ныне наряжается против вас достаточный отряд войска храброго, как соколы, и вслед за ним также отправлено многочисленное войско карсского вали Мамед-паши, состоящее из молодцев львообразных, а через несколько дней я и сам выступлю с многочисленной армией, волнующейся, как море, и отличающейся мужеством. А потому я вас пробуждаю от сна и объявляю вам, генералу Несветаеву, расположенному с русским отрядом в верхней Шурагели, если вы на поприще жизни желаете еще несколько времени собирать зернышки спокойствия и спасти от пролития крови бедных и несчастных ваших солдат, то поспешите сдать ваши пушки и снаряды. Сами же со всем войском прибегнете под покровительство Мамед-паши… Вы, будучи извещены мною обо всем этом, прежде чем сами и находящиеся при вас войска с офицерами, майорами и семействами сделаетесь пленными в руках мусульманских храбрецов и львов, подобно тому, как ваши собратья сделались пленными на той стороне у французов, должны пожелать себе счастья и уйти в свое отечество, сдав все пушки, ружья, снаряды вышеназванному Мамед-паше».

Само собой разумеется, что письмо это ничего не доставило Несветаеву, кроме некоторого развлечения, тем не менее он не мог не сознавать затруднительности своего положения, угрожавшего его четырем неполным батальонам в недалеком будущем встретиться с двадцатитысячным корпусом турок, ободренных к тому же нашими неудачами. Желая занять более сосредоточенное положение и вместе с тем приблизиться к отряду Гудовича, стоявшему в это время у Цалки, Несветаев отошел к сел. Гумры (нынешний Александрополь).

Между тем эрзерумский сераскир прибыл к Карсу и выслал вперед против Несветаева семитысячный отряд отборного войска. 19 мая турки бросились на Гумры. Стремительной атакой их войска наши были скоро выбиты из передовых укреплений и ожесточенный бой завязался на улицах города. С удивительным мужеством выдерживали наши слабые батальоны генерала Несветаева бешеные атаки янычар, принимая их в картечь и переходя в наступление при всяком удобном к тому случае. Только к вечеру удалось окончательно выбить из города турок, понесших при этом огромные потери.

«Стремление неприятеля в первом жару, – доносил Гудович, – было чрезвычайно, но храбрый и под ружьем поседевший генерал-майор Несветаев, несмотря на то, что имел у себя только 1200 человек всех войск, благоразумными распоряжениями своими удержал стремительность превосходной неприятельской силы, подпустив их на картечный выстрел».

На следующее утро подошли главные силы сераскира. Расположившись верстах в семи от русских позиций, он послал сказать Несветаеву, чтобы тот выходил с ним драться в открытое поле. Несветаев отвечал, что будет защищаться в окопах. «Угроза вашего высокостепенства истребить отряд, – писал он сераскиру, – беззаконна, ибо вы идете, объявляя, что у вас бесчисленные силы и артиллерия, а я могу вам сказать на это, что имею под ружьем только три тысячи войска. Теперь извольте на меня нападать, а Бог свою справедливость покажет».

Двенадцать дней готовился десятитысячный корпус сераскира к атаке ничтожного русского отряда и 2 июня обрушился на него всеми силами. Тяжел был этот день. Десять часов кряду гремел жестокий неравный бой и кончился совершенным поражением турок, потерявших сераскирское знамя и более 400 человек убитыми.

Донесение об этой славной победе застало Гудовича на пути к Гумрам. Получив еще 25 мая известие о приближении сераскира, главнокомандующий немедля двинулся форсированным маршем на помощь Несветаеву, отправив вперед на казачьих лошадях снаряды, недостаток которых сильно ощущался в Гумрах. Опасение за участь Несветаева было так сильно, что Гудович не скрывал от государя отчаянного положения отряда и по этому поводу доносил: «Храбрость и замеченная мною опытность в военном ремесле генерал-майора Несветаева удостоверяет меня, что он до соединения со мной удержит свое место и устоит против всех покушений сераскира».

В то же время по поводу победы 2 июня Гудович писал Несветаеву: «Каждый рапорт вашего превосходительства дает мне доказательство, что в выборе вас я не ошибся. Я видел уже опыты вашей храбрости и ваших благоразумных распоряжений, а потому уверен, что вы удержитесь в Гумри до моего прибытия».

Между тем главные силы Гудовича были задержаны переправой через реку Лори. Опасаясь, что каждый день промедления может повлечь гибель отряда Несветаева, Гудович 4 июня из Бекан отправил вперед всю конницу под начальством Портнягина, написав ему: «Сейчас я получил известие, что Несветаев вновь атакован в Гумри всеми сераскирскими силами. Спешите на помощь. Не теперь надлежит нам думать о выгодах людей и лошадей, когда долг и служба велят спасать товарищей».

Действительно, в это самое время турки, уведомленные о приближении Гудовича, напрягли последние усилия, чтобы смять отряд Несветаева. Весь день 5 июня одна за другой следовали бешеные атаки их на изнуренную и обессиленную горсть русских богатырей. Но все было напрасно. И когда к вечеру на рысях подходил к Гумрам Портнягин, Несветаев встретил его короткой запиской: «Крайне сожалею, что вы не подоспели к сегодняшнему делу. Я так сильно и со всех сторон атакован Юсуф-пашой, что бой продолжался с 10 часов утра до 6 пополудни. Турки ворвались было в Гумри, но были выбиты оттуда штыками кавказских гренадер. Должен благодарить всевышнего, который хранил меня, и за скоростью вам более писать не могу, я скажу только без лести, что Юсуф-паша в третий раз уже от меня со стыдом отступает – не моими распоряжениями, но угодно Всевышнему меня хранить».

Так печально кончилось надменное бахвальство эрзерумского сераскира, получившего жестокий отпор от горсти скромных богатырей. «Признательность моя, – писал Несветаеву Гудович, – ко всем вашим действиям, достойным опытного и предусмотрительного начальника отряда, вам порученного, есть совершенная». С высоты же Престола подвиг Несветаева был отличен орденом Святого Георгия 3-го класса.

8 июня наконец подошел к Гумрам Гудович. Несмотря на то, что 250 верст пройдены были им за 15 дней, войска оказались настолько утомлены и расстроены, что дать им отдых являлось настоятельной потребностью. Временем этим воспользовался сераскир, чтобы укрепиться на правом берегу Арпачая, у дер. Технис, и притянуть сюда анатолийские ополчения, увеличившие армию его до 25 тысяч человек. У Гудовича вместе с отрядом Несветаева было не более шести тысяч. Несмотря на такую несоразмерность сил, он все-таки решил атаковать сераскира, рассчитывая на превосходство русских войск в полевом бою.

План Гудовича состоял в том, чтобы главными силами обойти турок с правого фланга и отрезать их от Карса. Маневр этот должен был маскироваться фронтальной демонстрацией Несветаева, которому для этой цели оставлялось три батальона пехоты и два полка казаков.

Атака неприятельского лагеря назначалась на 18 июня. Накануне с утра поднялась буря и целый день шел проливной дождь, прекратившийся лишь к вечеру. Почва размякла, дороги испортились. Тем не менее с наступлением темноты Гудович, оставив обозы у Гумр, повел свои главные силы вниз по левому берегу Арпачая, в обход турецкого лагеря. Войска двигались построенными в четыре каре, одно в затылок другому.

Первое каре генерал-лейтенанта барона Розена состояло из двух батальонов Кавказского и Херсонского гренадерских полков. Второе – генерал-майора Титова – из двух батальонов херсонских гренадер. Третье – генерал-майора Портнягина – из четырех батальонов 9 и 15-го егерских полков. И четвертое – резервное каре, майора Ушакова, состояло из батальона кавказских гренадер и трех эскадронов нарвских драгун.

Русские колонны, словно сказочные чудовища, тихо ползли в темноте мрачной ночи по берегу Арпачая, то шлепая тысячами ног в размокших зарослях густых камышей, то карабкаясь по скользким каменистым тропинкам. Всю ночь шел отряд. Утомление людей было настолько велико, что пройдя верст десять, остановились на отдых. До неприятельского лагеря было не более пяти верст, и Гудович, отказавшись от своего первоначального намерения – выйти в тыл турок на карсскую дорогу, решил выждать рассвета на месте отдыха и отсюда уже атаковать неприятеля.

Между тем Юсуф-паша, получив от своих разведчиков и разъездов известие о движении русских войск по левому берегу Арпачая, вознамерился сам перейти в наступление с тем, чтобы неожиданно атаковать их на марше. Оставив часть войск для охраны лагерей, турки выступили из Техниса и начали переправляться через Арпачай против того места, где отдыхали утомленные русские войска. Поднялась тревога. Намерения главнокомандующего были раскрыты. Почин в действиях упущен. Приходилось роль наступающего переменить на оборону в стороне от пути отступления. Гудович повернул свои войска фронтом к реке, выдвинул в первую линию три головных каре, а четвертое поместил в резерве и ожидал в таком положении нападения турок.

Густые пехотные колонны неприятеля, устроившегося на левом берегу Арпачая, стремительно атаковали левофланговое каре Розена. В то же время массы конницы налетели на среднее каре Титова. Опасаясь за прорыв своего центра, Гудович двинул вперед резервное каре Ушакова. Меткий и дружный огонь отбросил турок. Но быстро устроившись, они повернули влево и всеми силами обрушились на правофланговое каре Портнягина, стараясь отрезать русских от Гумр. Резерва уже не было. Гудович повел на поддержку правого фланга среднее каре и нарвских драгун. Но сил этих все-таки было мало для того, чтобы отбить энергичную сосредоточенную атаку турок.

Двадцать пять неприятельских орудий громили в это время главную опору нашего боевого порядка – каре Портнягина. Положение становилось критическим. Казалось, на берегах Арпачая повторяется Аустерлиц: тот же дальний обход всеми силами, дождь, слякоть, неожиданный переход противника в наступление, удар в самую чувствительную точку…

Победу вырвал Несветаев. Исполняя предписание главнокомандующего, Несветаев со своим отрядом медленно наступал на фронт неприятельской позиции, стараясь отвлечь этим на себя внимание турок от главных сил Гудовича. Но вот он видит, что большая часть войск Юсуф-паши переправляется через Арпачай и настойчиво атакует застигнутые в невыгодном положении каре Гудовича.

Представлялась удачная минута ударить в тыл турок. И Несветаев, не колеблясь, не страшась ответственности перед своим главнокомандующим за самовольное уклонение от диспозиции, бросает возложенную на него задачу и решительно двигает свой отряд на слабо прикрытый неприятельский лагерь. Маневр этот решил участь всего сражения. Чувствительные к своим лагерям турки моментально прекратили атаку на правый фланг Гудовича и поспешно начали переправляться обратно за Арпачай. Но здесь их встретил Несветаев.

Паника овладела турецкими полчищами. Бросив лагерь, они в полном беспорядке бежали по эрзерумской дороге, горячо преследуемые Несветаевым. Исключительно ему все трофеи этого дня: 10 орудий, 2 мортиры, знамена и оба турецких лагеря со множеством боевых и продовольственных запасов. Более тысячи трупов отмечали путь бегства Юсуф-паши. Наши потери состояли из двух штаб-офицеров и 12 нижних чинов убитыми и одного генерала (Розен) и 66 нижних чинов ранеными.

Во время бегства турецких войск Гудовичу снова пришла мысль отрезать им путь отступления к Карсу. С этой целью он, отрядив часть сил для поддержки Несветаева, с остальными войсками двинулся вниз по Арпачаю. Однако пройдя верст десять, Гудович убедился в невозможности предупредить быстро отступающего неприятеля и остановил свои утомленные войска, выслав небольшой отряд из 500 человек и 300 казаков под начальством подполковника Печерского для захвата находившегося в 12 верстах от Карса турецкого укрепления Магасберт, в котором по слухам были собраны большие запасы продовольствия. Пользуясь общей паникой турецких войск, Печерский без выстрела занял Магасберт и нашел в нем 6 пушек, 2 фальконета, 300 четвертей пшеницы и большой запас соли.

Арпачайское сражение, за которое Гудович был возведен в сан фельдмаршала, решило участь всей кампании. Турецкая армия, состоявшая из наиболее воинственных контингентов Анатолии – курдов и аджарцев, была рассеяна, и лишь незначительные остатки ее, в общем не более двух тысяч человек, с самим Юсуф-пашой заперлись в Карсе. Расстроенные материально и нравственно, турки не помышляли уже о наступательных предприятиях и едва были уверены в достаточной безопасности своей за стенами Карса.

Казалось бы, что представлялся особенно благоприятный случай овладеть этим важным оплотом турок в Малой Азии, а с ним и соседними нам пашалыками – Карсским и Ахалцыхским. Но Гудович создал себе призрак в лице Персии и целый месяц оставался на р. Арпачае в полном бездействии. В конце июля было получено известие о заключении Тильзитского трактата и о начавшихся переговорах с турками. Гудович воспользовался этими обстоятельствами для того, чтобы войти в личное соглашение с Юсуф-пашой о перемирии. Последнее было заключено 2 сентября 1807 г., причем воюющие стороны обязывались предупредить одна другую за три недели до открытия военных действий.

Это перемирие стоило Юсуф-паше головы, а Гудовичу дало возможность расположить свои войска на зимние квартиры по левому берегу Арпачая и, поручив начальствование над ними генералу Несветаеву, самому уехать в Тифлис, где ожидались приятные ощущения для острого тщеславия нового фельдмаршала.

Продолжение следует.